Всё. Бабушку упокоили.
Так странно писать об этом, но не могу - чувствую, что надо для себя. Всё равно этот дневник никто не читает почти, а тем, кто читает, знать можно.
Когда батюшка отпевал, то первое, что отметила, - жуткий запах ладана или чего там. Он вроде как приятный, но... Когда же священник произнес "Усопшей Олимпиады", тут я и расплакалась. Словами не передам уже, просто очень страшно. Еще очень страшно было смотреть на мертвую. Я бы предпочла запомнить ее живой и веселой бабулей, а не такой странно-неподвижной. Это очень неестественно, я реально боялась глянуть, а когда нужно было поцеловать на прощание - еще и дотронуться. Не знаю, просто очень страшно.
Даже когда ехала в такси с папой в морг,то было страшно ехать; мысленно звала папу и маму, потому что... ну, страшно всё это. У меня вообще такое первый раз, да еще такой человек... дорогой мне. Правда. Никому такого не пожелаешь.
А когда прабабушка, такая немощная, маленькая, слабым голосом заплакала и закричала (очень тихо), тогда мне тоже стало очень страшно. Ужасно - пережить единственную дочку. Я просто отворачивалась и ревела в мокрый насквозь платок.
А когда во дворе какая-то тетка заговорила, что, мол, мы ее какой запомним и бла-бла, ну, что обычно говорят, то я аж возненавидела ее - она не может так говорить, потому что мы лучше ее знали. а она левая, не член семьи. Ну, может, это и просто эмоции у меня были.
Впервые поняла, каково это - когда женщины, обнявшись, плачут вместе. Мы с мамой у могилы, и еще в зале отпевания.
Так странно и страшно - видеть надпись на кресте "дата смерти - 12.11.2012". Ведь именно в этот день началась осенняя практика. И я постоянно думала об этом, глядя на него.
Вот предыдущие два дня такого не чувствовалось, а теперь понимаешь, что всё - ее нет. Правду Феликсия говорила, что это не сразу осознаешь.
Теперь вот, сижу, бутерброд ем. Нормально ли это? Хотя глаза всё еще болят от плача.
Так странно писать об этом, но не могу - чувствую, что надо для себя. Всё равно этот дневник никто не читает почти, а тем, кто читает, знать можно.
Когда батюшка отпевал, то первое, что отметила, - жуткий запах ладана или чего там. Он вроде как приятный, но... Когда же священник произнес "Усопшей Олимпиады", тут я и расплакалась. Словами не передам уже, просто очень страшно. Еще очень страшно было смотреть на мертвую. Я бы предпочла запомнить ее живой и веселой бабулей, а не такой странно-неподвижной. Это очень неестественно, я реально боялась глянуть, а когда нужно было поцеловать на прощание - еще и дотронуться. Не знаю, просто очень страшно.
Даже когда ехала в такси с папой в морг,то было страшно ехать; мысленно звала папу и маму, потому что... ну, страшно всё это. У меня вообще такое первый раз, да еще такой человек... дорогой мне. Правда. Никому такого не пожелаешь.
А когда прабабушка, такая немощная, маленькая, слабым голосом заплакала и закричала (очень тихо), тогда мне тоже стало очень страшно. Ужасно - пережить единственную дочку. Я просто отворачивалась и ревела в мокрый насквозь платок.
А когда во дворе какая-то тетка заговорила, что, мол, мы ее какой запомним и бла-бла, ну, что обычно говорят, то я аж возненавидела ее - она не может так говорить, потому что мы лучше ее знали. а она левая, не член семьи. Ну, может, это и просто эмоции у меня были.
Впервые поняла, каково это - когда женщины, обнявшись, плачут вместе. Мы с мамой у могилы, и еще в зале отпевания.
Так странно и страшно - видеть надпись на кресте "дата смерти - 12.11.2012". Ведь именно в этот день началась осенняя практика. И я постоянно думала об этом, глядя на него.
Вот предыдущие два дня такого не чувствовалось, а теперь понимаешь, что всё - ее нет. Правду Феликсия говорила, что это не сразу осознаешь.
Теперь вот, сижу, бутерброд ем. Нормально ли это? Хотя глаза всё еще болят от плача.
Самое страшное - чувствовать холод, когда прикасаешься к руке. И давящая тишина в комнате. Хорошо, что были только родственники.
Помни одно - она живет в тебе. Ты её внучка, а значит, её часть. Её кровь. И пока жива ты, живет и она.